«РАЗВЕДКА БОЕМ»

Атака немцев решала все для шестой роты. И уж ни от кого ничего не зависело, солдаты делали все невозможное, но было уже видно, что ни умение, ни героизм, ни самопожертвование, ничего не смогут сделать с силой, навалившейся на них...

Танк, что отходил стороной, остановился, из него вырвался клуб дыма. К остановившейся самоходке подбирался с гранатами Долгих. Удачно бросив сразу две гранаты подряд, он подорвал ее. Но и сам погиб.

Тёмное чудовище, заслоняя свет, надвинулось на окоп. Тяжелые комья земли упали на спину, стало совсем темно и душно. Мне показалось, что похоронен заживо. «Всё, Володенька, — подумал я,— отвоевал­ся». Напрягаясь, освободился от земли. Рядом выбирался из обрушённого окопа Иван Зинченко. Отплевываясь, он процедил сквозь зубы:

- Вот сволочи, прорвались все-таки!

Взглянув вдоль траншеи, я увидел в нескольких шагах от себя, как морщился от боли сержант Козлов с раздробленной рукой. Гимнастерка и брюки были густо забрызганы кровью, ее пятна рыжели даже на голенищах сапог.

Подминая траву гусеницами, медленно уходил от окопа «Тигр», навалившийся на нас. Решение пришло сразу — догнать и уничто­жить. Я не испытывал страха, выбравшись из окопа, бросился к нему, слыша, как колотится под гимнастеркой сердце от волнения.

И тут я увидел, как к танку перебежками приближаются ефрейтор Симонов с бойцом Расуловым. Услышал мощный взрыв, телом по­чувствовал содрогание земли и свист осколков, танк загорелся. Я быстро стал отползать назад к окопам, в танке начали рваться снаряды, тупой удар в поясницу бросил меня на землю. Перед глаза­ми все поплыло, подернулось туманом, уходило сознание, через не­которое время стал приходить в себя, нестерпимая, острая боль от поясницы разливалась по всему телу, не позволяющая даже пошеве­лить им.

Я долго лежал, боясь пошевелиться, пока боль не стала прохо­дить, тогда левой рукой осторожно нащупал рану — она была огром­ной. «Осколок», — мелькнула мысль. Решил его вытащить, пытаясь ухватить пальцами, копаясь в порванном, кровото­чащем, превращенном в лоскутья человеческом мясе, грязной, по­темневшей от земли, давно немытой рукой. Несмотря на все мои уси­лия, «осколок» не поддавался и даже не пошевелился. Умаявшись, я бросил это бесполезное занятие и затих.

Впоследствии, когда попал к медикам, я узнал, что это был не «осколок», а разбитая при ранении моя собственная подвздошная кость, которую я и пытался вытащить из тела...

Бой затих. Наступившая необычная тишина после непрекращающегося грохота боя начинает давить тяжелым грузом. Траншея на вы­соте представляла собой ужасное зрелище: обвалившиеся стенки присыпали убитых, кругом только трупы наших и немецких солдат в разных позах и оружие возле них.

А рядом, как память о недавней битве, застыли подле траншеи пять почерневших от огня «Тигров» и одно самоходное орудие «Фер­динанд». Этот броневой таран нашел смерть и свою могилу в изрытой воронками и окопами украинской земле под Ахтыркой. Крепче железа оказались воины шестой роты второго батальона семьсот восемьде­сят шестого полка сто пятьдесят пятой стрелковой дивизии, сражав­шиеся в окружении до последнего патрона, последнего вздоха, голодные, израненные. К сожалению, все они полегли смертью храбрых на этой безымянной высоте.

Пришла похоронная команда, которая собирала убитых немцев, а наших раненых добивали выстрелами из автомата, выполняя приказ: «В плен разведчиков не брать».

Наблюдая за происходящим, я увидел приближающуюся ко мне высокую фигуру немца с кобурой на широком ремне с белой бляхой, в середине которой орел, а по кругу надпись: «Гот мит унс» («С нами Бог»), вероятно, это был офицер, который, проходя мимо, решил, что русский уже мертв. «Пронесло»,— вздохнул я с облегчением.

Но оказалось, рано я радовался, все самое страшное было еще впереди. Долговязый немец, словно услышав мой вздох облегчения, остановился, повернулся в мою сторону, расстегнул кобуру, извлек из нее «вальтер», черный зрачок которого глянул в мои глаза. Жить оставались секунды... Выстрела я не слышал, пуля долетела быст­рее, кинув меня в темную бездну небытия.

Придя в себя, первым делом пилоткой вытер с лица обильно стру­ившуюся кровь, затем ощупал рану сантиметра на два повыше виска, прижал к ней пилотку, чтобы остановить кровотечение.

Если считать еще два осколка, засевших в бедре левой ноги, это было уже шестое ранение за сутки, проведенные в разведке. Пуля по какой-то случайности, стрелял-то немец с близкого расстояния, шагов с десяти, прошла вскользь по черепу, контузив меня.

Немцы, подобрав своих убитых и добив наших раненых, удали­лись. А я решил, пока они не появились снова доканчивать свои похоронные дела с убитыми русскими, решил перебраться к пше­ничному полю, чтобы укрыться в нем от дальнейших встреч с ними. Нужно было проверить, смогу ли я двигаться, так как в этом заклю­чался весь смысл дальнейшего существования и спасения от неми­нуемой смерти...

С трудом, преодолевая боль, дополз до густой высокой пшеницы и, схоронившись в ней, стал ждать ночи. Был уже вечер, медленно текло время, медленно гасли светлые облака, затягиваемые темной пеленой вечерних сумерек. Решил перекурить, но оказалось, что та­бак кончился, вывернув карман, набрал крошек на небольшую цигар­ку. Закурив, отвел душу, заглушив немного голод и жажду.

Мертвая тишина, казалось, нависла над полем сражения, где еще недавно грохотал бой, сражались люди — все позади, нужно думать, как добраться до своих, передать сообщение о том, что на пути на­ступления дивизии стоит сильный враг. Сделать все это необходимо до утра 15 августа, потом будет поздно...

Темная безлунная ночь опустилась на землю, кругом тихо, немцы затаились, не освещают ракетами даже свой передний край. Куда ползти, где наша линия фронта, где немцы — не разобрать в кромешной тьме августовской ночи.

К средине ночи тьма, казалось, стала еще плотнее. Впереди ни­чего не видно, полз, используя интуицию, которая подсказывала мне направление. Оно оказалось правильным, когда где-то вдали, справа возникла кратковременная перестрелка. С нашей стороны била артил­лерия, немцы отвечали минометным огнем. Вероятно, она возникла между нашими отступающими от города войсками после неудачной атаки на южную часть Ахтырки.

Все нутро мое переполнено событиями дня: небывалым нервным напряжением, болью потерь. Точно не со мной все это случилось, а с кем-то другим. Рота полностью выполнила свой долг…

На рассвете я дополз до края поля с росшей на нем пшеницей, далее она была сжата, и стояли снопы, укрыться здесь оказалось сложнее, и я решил остаться на месте. Немного отдохнув, почувство­вал какое-то беспокойство: тревогу, которая гнала меня с занятого места на поле со снопами. Разум говорил: «останься в пшенице, здесь луч­ше скрываться», а чувство самосохранения настойчиво гнало вперед на поле со снопами. Поддавшись этому чувству, пополз вдоль кром­ки поля, и метров через двадцать, совсем обессиленный, влез в бли­жайший сноп, подергал соломы, притрусив ею торчащие ноги.

Скоро крепкий сон уже придавил меня и освободил от всяких за­бот и дум. Проснулся внезапно, словно от толчка, с каким-то тревож­ным чувством на сердце. Открыв глаза, увидел над собой светлое безоблачное небо, кругом было тихо и спокойно. Все же пробуждение мое казалось неслучайным, какая-то внешняя причина, не осознанная пока затуманенным сном разумом, прервала мой отдых. Под бешеный стук сердца я слушал и ждал...

Внезапно с ошеломляющей ясностью я почувствовал, с какой сто­роны исходит опасность: она ждала меня именно там, откуда я приполз, от пшеничного поля. То, что я увидел, привело меня в ужас: развернувшись в цепь, ко мне приближались немцы, прочесывая поле. Они явно кого-то искали, может и меня, обнаружив пропажу докумен­тов у унтер-офицера.

В их руках темнели стволы автоматов, готовых в любой момент открыть губительный огонь, рукава мундиров засучены по локоть, пи­лотки сдвинуты на лоб, шли не спеша, как хозяева земли, не бо­ясь встречи с противником за линией фронта. Расстояние сокраща­лось с каждым шагом, а я не знал, что предпринять, да и что-либо сделать не мог в своем плачевном положении.

Безысходность сложившейся ситуации давила, сердце захлебы­валось от ударов, тупо стучало в висках, тело наливалось горячей тяжестью. Они уже подходят к бровке пшеничного поля, остаются счи­танные шаги до моего снопа. На левом фланге цепи прямо на меня шел молодой офицер, перетянутый широким кожаным ремнем с кобу­рой на левом боку.

«Отползти бы мне еще метров на пять в сторону, и они прошли бы мимо меня», — подумал я.

В этот момент с правого фланга, что-то крича, бежал к офицеру фельдфебель, махая рукой. Офицер остановился. Выставив вперед правую ногу в начищенном остроносом сапоге, он спросил подбежавшего фельдфебеля:

— Вас ист да лос? (что там такое?) — в уголках его губ появилась жесткая морщинка.

— Мине! Мине! — показал тот на сжатое поле со снопами.

Я понял, что лежу на заминированном поле, и навряд ли немцы рискнут вступить на него — тогда я спасен. Но близость к ним меня все же тревожила, ведь до этого лощеного офицера, всего-то лишь несколько шагов…

Написав донесение, офицер отправил его с посыльным к своему начальству. После что-то приказал фельдфебелю, и солдаты фюре­ра исчезли с моих глаз в пшенице. Офицер, немного походив, тоже последовал примеру своих солдат. Так, в соседстве с гитлеровцами, я провел весь день в ожидании, когда они уберутся.

(Продолжение следует)

Из книги «На рубежах Курской Дуги»