Меню
12+

«Весьегонская жизнь», общественно-политическая газета Весьегонского муниципального округа Тверской области

02.06.2015 13:47 Вторник
Если Вы заметили ошибку в тексте, выделите необходимый фрагмент и нажмите Ctrl Enter. Заранее благодарны!
Выпуск №22-23 от 02.06.2015 г.

Отчий дом

Автор: Валерий Скворцов

1. Из хутора в деревню

Этот дом стоит в деревне Самша-1, первый с правой стороны по дороге из Крешнева. К нему примыкает лес – столетние сосны и высоченные березы, а в 50-ти шагах плавно несет воды Кесьма, вторая река в районе.

Скажут, обычная деревенская изба, но это далеко не так. В ней под одной крышей жили три поколения Калятиных. Это был первый сруб, положивший начало Самши.

Но жизнь калятинского дома началась задолго до этого обустройства на новом месте. Его судьба неразрывно связана с судьбами людей, построивших и живущих в нём.

В 1906 году Калятины переселились на хутор Отрадный в Весьегонском уезде. Родом они новгородские из Пестовского уезда. В годы столыпинской реформы на хутора и отрубы в Новгородской губернии перешло 10 процентов крестьянских хозяйств, из них половина в течение 1908-1911 годов вернулась обратно.

Калятины столкнулись с большими трудностями. Они получили участок в лесном и заболоченном месте – на Юрьевском болоте. Их путь был тернистым. Но они выбрали свободный труд. Хозяин хутора Павел Силыч любил говорить: «Мы как новожены, с земелькой-то законным браком повенчались. В своей деревне она была гулящая девица, а теперь она твоя законная жена на веки вечные».

Начинали с черепка. Разрабатывали пашню, свои зажинки. У Калятиных было стремление осесть на хуторе полным и ни от кого не зависящим хозяином, улучшить свое экономическое положение. Они быстро приспособили свое хозяйство к естественно-географическим условиям Весьегонского угла. Обзавелись скотом, на обширном хуторе держали удойных коров, увесистых телят, поросят, двух лошадей. На земле завели шестиполку, амбарного хлеба хватало до нового урожая. Картошка не очень родилась, но выручало зерно — овсецо и ржица. На них можно все выменять.

Хозяйство крепло. Перед Первой мировой Павел Силыч обзавелся яловыми сапогами за 3,5 рубля. В них он и ушел на фронт в марте 1915 года, с которой не вернулся. Вся мужская работа по хозяйству легла на старшего сына Михаила. Он расширил хозяйство в то время, когда хозяева соседних хуторов бросили свое дело и вернулись обратно в родные новгородские деревни.

А Михаил Павлович обзавелся своей семьей, взяв в жены бойкую девушку из соседнего хутора Марию Семёновну. Полюбил её за весёлый нрав и мастерство делать домотканые половички-дорожки.

Крепко стоял хутор Отрадный, утопая в яблонях и вишнях. Трудно, но вольготно жилось Калятиным. Росло семейство. «Был бы росток, будет и кусок», — говорил Михаил Павлович. Пашня, ежегодно заправляемая навозом, давала хорошие урожаи злаков, картофеля, овощей. Трудов положено уйма на неудобьях. Это под силу только закаленному трудом человеку, такому, как Калятин. Михаил оправдывал свою фамилию. Она объясняется просто: от древнерусского слова «калять» — калить железо после ковки. Калятин – «закаленный человек», а из-за смуглинки в лице хозяина частенько именовали «каленый».

В 1935 году в Калининской области имелось свыше четырех тысяч колхозов с хуторским заселением, в том числе исключительно хуторское расселение имели свыше 600 колхозов. Но в конце тридцатых годов решено было полностью свернуть хуторские хозяйства.

6 марта 1939 года на хутор Отрадный прискакал на буланом рысаке уполномоченный из района и заявил без возражений: «Живо снимайтесь». И указал место, куда переселяться в новое поселение с точным указанием расположения на нем дома хуторянина.

Только Калятины стали ладить семейный очаг в Самше, как накатила война. Всего два года пожил Михаил Павлович на новом месте. Он ушел на фронт и не вернулся. Семеро детей осталось на попечении Марии Семёновны. Старшему брату было 14 лет, младшей сестре — четыре года.

Четвертый ребенок в семье Валерий, ему было 10 лет. Война сплющила детство его поколения недетскими заботами, заставила с юных лет думать о хлебе насущном. По бедности учиться довелось мало. Не хватало обуви и одежды, чтобы ходить в школу. Валерий закончил всего четыре класса. Учился хорошо, особенно давалась арифметика. Учителя просили мать, чтобы дали мальчику возможность учиться дальше, но дому нужен был помощник. Пришлось много работать: по хозяйству заниматься, помогать матери в колхозе и за младшими братьями и сестрами приглядывать. Учиться он хотел, было очень обидно бросать школу. Помнил он горький военный хлеб.

На всю жизнь с тех пор хлеб для Валерия Михайловича Калятина был единственной твердой валютой. Он говорил своим сыновьям: «Я родился в большой крестьянской семье. Детство у нас было трудное, но мы любили жизнь крепко. Раньше люди были проще и порядочнее».

Права была жительница Самши Нюра Кузнецова: «Калятин вынес столько, сколько не всякая лошадь сможет».

2. Дом Калятиных в Самше

После окончания войны Валерий пошел в ФЗО, где получил профессию столяра-плотника. Проходил практику на военном заводе, а после службы в армии вернулся в родные пенаты и работал на стройках района больше 30 лет.

Дом в Самше до сих пор хранит славу отца в многочисленных фотографиях, в поздравительных телеграммах, в Почетных грамотах. Все помнит старинный дом: и заботы Марии Семёновны, когда поднимала в военное лихолетье детей, и свадьбу сына Валерия с Надеждой, детство и юность внуков – Мишеньки и Ванечки…

Когда я вхожу в калятинский пятистенок, разметавшийся вдоль огорода на восемь саженей под добротной шиферной крышей, слышу или припоминаю веселый голос бабушки, возню родителей возле печки, споры детей. Их рассказы зримо оживляют ушедшее время.

Совсем они особенные старые дореволюционные дома под одной крышей с хоздвором. Свой лик во всем и у калятинского дома: в крыльце, в сенцах, в порогах, в стенах горницы, в убранстве. Уют дома исказило бы современство, переделка. Исчезла бы гармония.

Но дом Калятиных в Самше сохранил свое очарование, ибо гармоничен, не утратил своих первоначальных ценностей. Окна поставлены высоко, под потолок, потому в ясные дни в доме всегда живет солнечный свет, неумирающий. Дом чистый, уютный и пронзительно деревянный. Сразу видно, что здесь жили и по-прежнему живут люди домовитые, хозяйственные и семейные.

Изба рублена из болотной мелкослойной сосны, хорошо сохраняет тепло зимой и не нагревается летом в жару, сохраняя приятную прохладу. По обычаю новгородских предков в за-кладной венец сруба (август 1939г.) под каждый угол положены серебряные монеты советской чеканки эпохи НЭПа, во второй — шерсть от овцы, в третий – зерно, а под четвертый – ладан. Это оберег, чтобы в доме было богатство, семейное тепло, сытость и святость. У Калятиных есть родовая пометка – дерево предохраняет от беды. Стоит дом нерушимо уже второе столетие (на хуторе он был поставлен в 1906г.), здесь все создано руками хозяев. Устроен удобно. Хозяйственный двор под одной крышей с избой. Из сеней попадаешь во двор – здесь и хлев для скотины, и дровник. Это позволяло в дождливые весенне-осенние дни, в суровые зимы попасть из теплой избы на двор, не рискуя быть замоченным дождем, обсыпанным снегом или попасть под уличный сквозняк.

3. Печное искусство

Когда попадаешь в избу, обращает внимание русская печь, рядом с ней голландская, беленная, аккуратная, как на картинке, но ее вроде не замечаешь. Возле печи – навесной за-крытый шкаф-блюдник, тут же поставец – кухонный стол.

Все начинается с печки, в избе она всему голова. И тут особый разговор. Для Калятиных русская печь – душа дома, символ счастья и добра. Без нее не обойтись. И хлебушка испечешь, и пироги, и кулебяку, блинчики на таганке, и щи, томленные в чугуне, кашу и квас. На ней сушили лечебные травы и коренья, они укрепляли здоровье получше, чем современные лекарства.

Много я на своем веку видывал русских печей. Каждая со своим норовом и с кучей недостатков: ненужные присадки, «когда глина кидается», через 3-4 года заваливается кирпич, заслоняя обороты и нужно перебирать печь. Бывает, что через 20 лет печь заваливается, а причина одна – плохой фундамент, выведен на деревянном основании. Часто бывает, топливо идет хорошо, а жара нет – всё улетает в трубу. Многие весьегонцы жалуются, не удается в русской печи печево, как бы хотелось. В чем причина? Хозяйка все правильно делает: и мука хорошая, и дрожжи сильные, и начинка сама в рот лезет, а пироги получаются неказистые. Не её вина, порядок кирпичей в топке неверный. Футеровка печи негодная. И это еще не все причины, отчего русская печь, сложенная в наших избах, не устраивает хозяев дома. И на камины жалуются, которые сейчас у новых хозяев получили прописку. Смотреть приятно, а тепла мало. Удивляться нечему, современные камины очень неэкономичны – две трети тепла улетает в трубу. Нередко слышу от весьегонцев: «Есть у нас печники, но нет хороших печных мастеров».

В калятинской избе русская печь – образец печного мастерства. О ней надо обсказать особо. Размером она два на полтора аршина, высотой в один аршин (аршин – русская мера длины, равная 0,71 м). Печь ровная, с широкими отступами. Держит тепло крепко. Она начинает дышать, как только начинают её топить. В печи ни одной трещины, а стоит уже с 1976 года. Это говорит о том, что правильно подобрана глина. Её завезли из Пищалкинского карьера Сонковского района, за сто километров. Там и сейчас её берут для кладки добротных печей. Глина с красноватым оттенком, жирность нормальная. Это первый секрет. Главный же – качество кладки. Печь клал опытный мастер Глеб Богданов, он был нарасхват. Его и нанял Валерий Михайлович Калятин.

Мастер работал неспешно, но давал твердую гарантию при топке на полный цикл 50 лет. Кладка сделана ровно, толщина шва не превышает трех миллиметров, огнеупорные кирпичи клались на огнеупорную глину — шамот. Это была красная глина, но предварительно обожженная и измельченная. Она использовалась только для кладки топки.

Нынешние печники ведут кладки таким образом: намочат кирпич в воде и живо шлепают раствор на нижний, прижмут и удаляют кельмой остатки, берут следующий кирпич и продолжают в том же темпе. Получается ловко, быстро, с виду похоже на работу профессионала. Как здорово! Нет, это халтура.

Калятинская печь возводилась иначе. Каждый кирпич притерт друг к другу, заблаговременно замочен, а не смочен водой. Это значительно превышало прочность швов в кладке. На 100 кирпичей уходило 2,5 ведра глиняного раствора, не больше. А сейчас на такое количество печнику и трех ведер раствора не хватает. «Хозяин не поскупился на глину, чего её жалеть», — с усмешкой отмахивается такой мастеровой. Для него приготовить раствор – нехитра задача. Есть вода, есть глина, замешал и готово. Но от раствора все и зависит, будет ли печь стоять долго и будет ли она дышать во время топки. Печник Глеб делал раствор пластичным по густоте, он был похож на сметану. Да вдобавок всыпал в ведро раствора 100 граммов соли. И никаких присадок не добавлял. «Так делали печи во дворе графа Строганова двести лет назад, их хоть сейчас затапливай, не подведут», — щеголял своими познаниями весьегонский печник.

Печка стоит на кирпичном фундаменте, правильно сложен отопительный щиток, подъемный колодец. Когда она была готова, её сушили, протапливая слегка. Понимали, что такую печь грех надорвать топкой. Вот она и служит долго и до сих пор крепка. А печь действительно особая – пол сделан с едва видимым подъемом от устья до задней стенки. Наклон всего в 5 градусов, тончайшая работа. Хлебопек и пирожник понимает такой шик, тут сам Бог велел творить чудеса.

4. Как пёкся хлеб

Не подвели хозяева чудо-печку. Валерий Михайлович был знатный хлебопек, а жена Надежда Петровна специализировалась на пирогах и сдобных деликатесах. В праздничные дни стол ломился от её кексов, сметанников, ватрушек, пирожков с ягодной и мясной начинкой. Но особенно любила печь коржики. Они получались янтарного цвета, ароматные, рассыпчатые.

- Ты с пирогов-то ядрен телом. Толстый, как печка, — говорил отец сыну Ивану. – Тебе надо резвости прибавить, почаще в лес ходи да на рыбалку. Будь, как Суворов, подвижным и сметливым.

- А мама научила меня с Мишей коржики печь, — с гордостью сказал удалец.

- Думаю, на именины угостишь меня своим печевом.

- Папа, а почему у тебя хлеб такой вкусный?

- Домовой меня полюбил, вот и помогает. На закваске готовлю, от нее хлеба поднимаются высоко, получаются пышные буханки.

- Батя, а ты меня научишь опару на закваске делать, я тоже хочу хлеба печь.

- Года через два-три покажу, а сейчас жми на коржики.

И когда Ивану было лет четырнадцать, отец показал ему, как выпекается известный на всю Самшу калятинский пшеничный и ржаной хлеб. Много времени и терпения понадобилось Валерию Михайловичу, чтобы до тонкостей раскрыть секреты «именного» хлеба своему сыну.

Отец не просто пек хлеб, а творил его. Считал главным в хлебном тесте то, что оно должно не просто подняться, оно должно созреть. На это уходит время, двух-трех часов явно мало. У него был догадливый глаз, когда он определял, что тесто созрело. С ржаным тестом он работал особо, созревает оно только на закваске, дрожжам эта задача не под силу.

- Помни назубок. Тесто сначала затворяют и только потом замешивают, — работая бок о бок, напоминал отец. – Прежде чем проверить закваску, скажи, как ты ее делал.

- Я собрал в квашне остатки теста от прошлой выпечки, все соскреб, скатал в комок, присыпал мукой и поставил в сени, там прохладно. А вчера вечером отнес закваску в избу на кухню. Утром я залил закваску теплой водой, подмешал ржаную муку до консистенции густой сметаны, подсыпал сверху мукой и поставил на край теплой печи, накрыл полотенцем.

- Все верно, похоже на дело.

Дальнейшие действия были отработаны. Просеянная накануне мука заранее была выставлена на печь, где подсохла и нагрелась. На созревание опары ушло 10 часов. Когда она увеличилась вдвое и покрылась пузырьками, отец с сыном стали замешивать тесто, добавив полторы ложки соли.

Отец замешивал тесто с усилием, но не слишком крутое. Иван не отставал. Закончили промес тогда, когда тесто не приставало к пальцам. Потом скатали его в ком, разглаживая, словно бархатной перчаткой. Оно было нежное, ароматное. Каждый накрыл свой замес полотенцем и поставил в тепло.

Печь затопил тогда, когда начало подниматься тесто. Топилась она часа полтора, одной кладки дров не хватало. Потом угли выгребли, печной пол подмели веником. Отец проверил жар, протягивая руку в топку. Он умел определять рукой, нужный жар. Понятно, что не сразу ему это далось, но он быстро завоевал славу «хлебная рука».

Хлеб пекся не менее двух часов. Буханки делали большие – на полтора килограмма. «Большие ковриги вкуснее и меньше подсыхают», – наставлял Валерий Михайлович.

У него хлеб выпекался исподволь, подрумянивался постепенно, потому что вовремя скутывал печь – закрывал заслонку и закрывал вьюшку. Испеченный хлеб вынимался из печи хлебной лопатой, обрызгивался водой и закрывался полотенцем, чтобы корочка размягчалась. У него был кисловатый вкус – это его достоинство. Пресный заводской хлеб похож на замазку, он не запоминается вкусом.

На славу удавался и пшеничный хлеб. Когда его пекли в формах, он выглядывал из них, поднимался высоко, запекался румяной хрустящей корочкой. И весь дышал, тихо, как новорожденный ребенок.

Хлеб держали в деревянных хлебницах. Он не черствел и не плесневел, пока его не съедали. Мог храниться две недели.

- Хлебушек заминай потуже, а то привык к белой булочке, — частенько говорил Ванечке отец.

Валерию Михайловичу было уже далеко за 70, но это не мешало ему выпекать свои именные хлеба. У него были крепкие руки и светлая голова. Он бережно относился к хлебу.

Садясь за стол, говорил громко: «Хлеб на стол, так и стол престол, а хлеба ни куска – так и стол доска». Резал его от груди, скибки выходили через всю ковригу. Мать сажала на стол горячие щи в тарелках и все начинали есть — неторопливо, навально. Бабушка оставалась за трапезой дольше всех. Любила Мария Семёновна чаевничать с любимым внуком. В доме был старинный самовар, на нем высечено, что сделан в Туле в 1891 году на фабрике Гудкова. Пила чай с блюдечка, с пятерни. Потела медленно.

- Бабушка, налей мне, пожалуйста, еще чашечку из волшебного самовара, — просил Ванюша.

- Ты прав, внучек. Разве он не волшебник? И на застольях стоял, много добрых людей чаем потчевал. Две войны пережил…

5. О рыбалке

Калятинский дом у самого берега Кесьмы, своя лодка. По примеру отца Михаил и Иван пристрастились к рыбалке. Часто бывало, что рыбный дух перебивал хлебный. Иван на восемь лет младше брата, но уступать ему не хотел. Как-то Миша поймал в Кесьме метрового сома, ели его всей семьей. Во время ужина отец, глядя на старшего сына, похвалил: «Спасибо, сынок, за рыбу. Никогда я так вкусно не ел: картошка жареная, кусок сома. Поужинал с деревенским аппетитом. Молоко с травы, рыба с воды – самая чистая еда».

Перевел взгляд на младшего: «А ты, что, Ваньша, собакам хвосты крутишь. Так ведь и лето пройдет…»

Уходил Иван ко сну смущенный: не прав батька, он и по ягоды ходит, и по грибы. Но это все не то, вот рыба… И решил он на следующее утро рано-рано отправиться на рыбалку и обязательно выловить огромного сома.

Иван проснулся, как только растворилась сутемень, глаза слипались, но он обещал себе рыбалку. Вышел на крыльцо, все белым-бело. В тумане исчезли тропинка, забор, улица, река. Нет, отступать не будет. Должен же он поймать в озерице такого же сома, как Мишка, метрового.

- Удило у меня хорошее, червей полная банка. Я место знаю клеевое, — мчался он во весь дух, наполняясь ощущением удачи. – Батька говорил: в тумане рыба берет, успевай только таскать.

Он толкнул лодку и мигом прыгнул в корму. Поставил весла в уключины, взял вправо. Туман поредел, и берег начал проглядываться темными пятнами густых порослей ивняка. В озерине раздавались редкие всплески крупной рыбы, покачивая прибрежные кувшинки. В озерине вода была темной, солнце еще только поднималось на цыпочки.

Закинув насадку, Иван ожидал поклевки. Её долго не было, тогда он сменил червя, смачно поплевав на него. И поклевка пришла почти сразу, он увидел расходящиеся круги. Тотчас сильно подсек, плавно повел вправо и почувствовал всем телом, как в глубине упруго заходила рыба. Он еще раз подсек и почувствовал, что напряжение лески слабеет. Из воды выскочил пустой крючок.

- Сорвалась!

И только с третьей попытки большая рыба крепко села на крючок, и он, наконец, подвел ее к лодке, упершись со всей силой удилом в живот, рывком выбросил ее на днище. На кило потянет, подумал он и, не удержавшись, опрокинулся из лодки спиной. От неожиданности Иван топором пошел в глубину тёмной воды, открыв глаза, увидел черные пугающие коряжины. Резко дернул всем телом, пытаясь вырваться из жутковатого плена, почувствовал неприятный удар в тело, скользнул в узкий просвет мерцающего света, захлебываясь, вынырнул из воды. Изо рта хлынула муть, в глазах потемнело, и он опять упал в воду. Теперь он уже ничего не видел, замельтешили круги: темно-синие, ядовито-желтые, коричнево-бордовые. Руки молотят в глубине, потеряв ритм движений, а ноги, словно жгутом скручивает. Краем сознания мелькнула мысль, попал в свал и его утягивает в суводь, в водоворот омута с торчащими пнями и корягами, в самую воронку. Он бессознательно подвинул ноги к животу, дав толчок движению тела, а руки стали делать частые гребки. Мелькнул обрез неба, он перевернулся на спину, локтем ударившись о борт лодки. Это было спасением, нужно было за что-то зацепиться, сил не оставалось. С неимоверным усилием, делая несколько попыток, он заполз в лодку, упав животом на дно. Не помня, сколько лежал ничком, отплевываясь от воды. Когда оглянулся, ярко светило солнце и листья ивняка блестели, радужно горела паутина в синеве. Все дышало покоем и тишиной. И ему дышалось легко, чистым и сладким воздухом. Животом он почувствовал, что лежит на большой рыбе. Приподнялся на локтях, унимая тряску, взглянул на днище – большой лещ блестел своим широким боком. И теперь ему ничего не нужно. Он поймал здорового леща, не меньше метра.

Домой пришел с содранными руками и коленками. Бабушка намазала зеленкой, а он орал, как будто наступил конец света. Так было больно. И совсем прошел страх, что он едва не утонул в ключевом омуте. Ивану было полных 9 лет.

Вечером после ужина отец, похвалив за леща, сказал при всех: «Ты хоть еще и мал, но больно колок и смел. Один в лодку не садись. Не знаешь ты реку Кесьму, она неширокая, но достаточно глубокая. Удаль твоя ловкого пловца и ныряльщика мне не нужна. Но запрет мой я долго не сниму».

Это был единственный запрет Валерия Михайловича сыну, других поводов не было. Зато он охотно отпускал Мишу и Ваню в ночное, считая это полезным занятием. А для ребят наступал праздник. От одного предчувствия, что их берут в ночное, захватывался дух. До последних корешков души были потрясены белым жеребцом по кличке Король. Его в колхозе берегли. В половодье он вышагивал по единственной улице Самши, круто выгнув шею, и хвост у него был завязан узлом, чтобы не забрызгался. Любили они кобылку Птаху. Мала ростом, а вытянет любой воз. Шестнадцать лошадей резвилось со спутанными ногами на далекой луговине.

Много раз они пасли лошадей с колхозным конюхом, слушая ночные звуки и тишину. Кругом вольный воздух от земли до неба. Тогда им и запомнилось ночное небо, усеянное алмазами звезд. Лежишь на мягкой траве, медленно поворачивая голову, считаешь звезды – бесконечен мир. До хрустальной зари они пасли коней.

6. Леса и болота

После таких ночных в этом доме реальная обыденная жизнь ребят сплеталась с волшебным, потому что за окном в детском сознании жила настоящая сказка о Коньке-Горбунке, о Кобылке-Чистой деве, заколдованная в причудливых звуках и шорохах природы – полей, лугов, лесов и болот. Сказка приходила в дом, обедала и ужинала у Калятиных за столом и не переставала быть сказкой все время.

Бабушка Мария Семеновка часто брала Ванечку в лес, учила: «С уважением поклонись каждому грибу. Наклонишься к одному, а рядом – другой поджидает. В глубь леса мы не пойдем, иначе без грибов останемся. Будем брать на опушках, вдоль тропинок и дорог. И помни, надо не грибы искать, а место грибное. Лесной житель нас не обидит, с полными лукошками придем. В ласковый сентябрь будет у нас с тобой самая грибная пора».

Уже в школьные годы на уроках М.М. Верхоланцева Иван Калятин узнал, что деревня Самша-1 расположена на краю обширного лесо-болотного массива — урочище Юрьевское болото. А название «Самша» переводится с прибалтийско-финских языков как «поселение, стоящее на реке между болот». Так оно и есть: Самша стоит на берегу реки Кесьма и окружена болотами в радиусе 25 километров. Название «Кесьма» имеет волго-окские корни. «Кесь» означает «река», а уменьшительное Кесьма – речка. По сравнению с Мологой или Шексной, она, действительно, небольшая река.

Валерий Михайлович считал воздух в Самше самым целебным. Калятиных наполнял большой зеленый мир – поля, леса и подлески, луга и болота, к заходу солнца их красота и легкое обаяние сливалось с небом в большую картину, написанную кистью непостижимо талантливого художника.

Калятины знают самшевские леса и болота, как свою ладонь. Тут места старинные, заповедные. Здесь славно и легко дышится. Местность особая. Пойдешь в лес, встретишь ручеек, но оказывается, это старица, протока. В сосновом бору много беломошника. Грибы будто впаяны в мох. Слышишь звонкую дробь дятла — день обещает жаркий. Встретишь бруснику на вырубке, большие гроздья с овечий хвост. Но стоит чуть удалиться, сбиться с курса, попадешь в болотное место.

Иван Калятин вдоль и поперек исходил самшевские болота, они ему памятны. Замечательны они тем, что можно встретить морошку. Янтарные, кисло-сладкие ягоды, очень вкусные, очень полезные. В них кладезь витаминов. Отмечено, что морошка омолаживает организм, замедляет старение.

Не берусь судить, но по мнению многих, самшевская клюква лучше белозерской, карельской, вятской. Отменная ягода, крупная, с едва фиолетовым отливом, долго хранится, кислотность не зашкаливает. Съешь стакан, никакой изжоги. Пользуется она большим спросом на столичных рынках. В зимнее время на Даниловском дорогом рынке Москвы ее только и спрашивают, хотя завозят сюда эту ягоду из 12 областей России, а также из Белоруссии. Самшевская клюква идет летом.

А, может, этому феномену есть объяснение? Юрьевское болото, уходящее за горизонт, таит в себе много тайн. Иван Калятин мне поведал о них, опираясь на собственный опыт и на знания, переданные бабушкой и родителями.

Весной в него лучше не заходить, оно самое топкое в Весьегонском крае. Вокруг Самши немало вязких и глубоких болот. Они покрыты редкими кустарниками, травой, кочками. На вид обычное болото, но стоит ступить, как почувствуешь, что ноги начинают увязать. Неосторожное движение, и тебя засосет.

По закраинам самшевских болот чаще встречаются цветы белокрыльника и ятрышника пятнистого. Это подсказывает, что живет здесь морошка. Вначале появляются её красные ягоды, а через две недели они желтеют. Морошка – самая ароматная ягода весьегонских болот. В это время у клюквы под розовенькими цветами образуются завязки ягод. По закраине растет также голубика.

В самшевских болотах встречаются маленькие проточные болотца-озерки, диаметром до 150 метров. Они, как правило, обрамлены трясиной. На них растут водоросли и кувшинки. Вода — кристально чистая, потому что такие озерки питаются из родников. По ручью сюда попадают щуки.

Самые опасные места в Юрьевском урочище – зыбуны. Они покрыты беловатой растительностью, от болота идет истома, ни одного живого дерева. Такое болото самшевские жители обходят, оно абсолютно непроходимо. И пытаться не стоит, затянет в считанные секунды по голову с ручкой.

- Выходил я на верховое болото, к юго-востоку от Самши, — рассказывает Иван. — Его еще называют моховым, так как имеет ровный моховой покров. На нем мало деревьев, много мочажин. Оно труднопроходимое. Пытался я его одолеть, но отступил. Пытался обойти, но обойти его очень трудно, порой, даже невозможно. Я возвращался назад. И это было самое верное решение.

Иван попадал в трясину, но выходил спокойно, правда, не без труда. Затягивало чуть выше колен, но одежда была сухой. Главное правило на болоте – вовремя выходить. Солнце к закату клонится, и ты поспевай. Бросай литые кочки ягод, возвращайся засветло.

- Лучше нашего Весьегонского края нигде в мире нет, — говорил сыновьям Валерий Михайлович.

Он исходил с ними в окрестных лесах все просеки, лесные дороги, тропки, речки, ручьи, болота, озерца, впадины, горбаны, лесные долины, вырубки, гари. Отец учил ориентироваться только по солнцу и приметам в лесу: «Муравейник располагается у дерева или пня только с южной стороны. На лесной поляне у любого дерева с южной стороны сучья длиннее и гуще. На пне годовалые кольца плотнее к северной стороне. В час дня солнце на юге, после пяти часов вечера на западе. Компасом не пользуйтесь, погрешность дает в 90 градусов».

В самшевском доме в летнюю пору солнце садилось, все на виду и было большим и румяным. В такие минуты всегда заманчивым и немного страшным загоралась медно-малиновым огнем река Кесьма. В ней отражались и долго и долго не меркли очертания берега: темно-зеленый тростник, тонкие ивы, корявые ольхи.

7. Разговор

с В.А. Смородиным

Как раз эту пору поздним августовским вечером 1984 года к дому Калятиных подкатил пыльный «ГАЗик». Из него неспешно вышел хозяин района, первый секретарь райкома партии В.А. Смородин.

- Какой гость пожаловал! — всплеснула руками Надежда Петровна. – Не знаю, чем и потчевать?

На двор вышел Валерий Михайлович, быстро снял неловкость хозяйки:

- Владимир Андреевич, как раз к ужину поспели. Угощу жареным судаком. Да и хлеб мой отведаете.

- Нет, уволь. Я по делу. У меня еще в райкоме дела. Веди в дом.

Зашли в избу. В горнице возле красного угла помещался большой широкий стол – «божья ладонь», как его называл хозяин дома.

- С дороги хоть молока испейте. У нас оно деревенское, и при царе белое, и без царя белое. Пеструшка Марта два с половиной ведра дает.

- От такого молока грех отказываться. Да с твоим именным хлебом.

И пошел разговор разных людей. Разница была в том, что один отвечал за весь район, а другой – за бригаду. Но ее как бы и не было, потому, что обоих объединяло одно – государственный подход к делу. Смородин уже 15 лет руководил районом, поднял его экономику во всех отраслях – промышленности, строительстве, сельском хозяйстве. Калятин уже 30 лет работал на сельских стройках, возглавлял комплексную строительную бригаду. Несколько пятилеток подряд она была лидером в соревновании строителей области. В 70-80-е годы слава о калятинцах, так называли его бригаду, гремела на всю Нечерноземную зону России. Валерий Михайлович был отмечен уже двумя орденами Трудовой Славы.

- Через месяц у нас в районе пройдет кустовое областное совещание по вопросам сельского хозяйства. Весьегонск выбран не случайно, объяснять не буду. Лучше меня знаешь. Ты уже заканчиваешь строительство жилого комплекса «Восход» — грандиозная работа. На твоём счету — коттеджное строительство в Большом Овсяниково, жилые дома в Пронино и Горе. По праву ордена носишь, и еще будут. Надо тебе, Михалыч, вы-ступить на этом большом совете. Основательно, двух часов по регламенту хватит. На трибуне, думаю, уместишься.

- Владимир Андреевич, так я ж не оратор.

- А я и не прошу, чтобы ты, как Ленин с броневика, говорил. Тебе не массы зажигать, а показать резервы, за счет чего твоя бригада из года в год удерживает первое место в области среди сельских строителей. Кой-какие секреты себе оставь, не все выкладывай. Да и мы еще в райкоме с тобой встретимся, обговорим, подготовим на все 260 процентов. Такова, кажется, годовая выработка твоей бригады при высоком качестве? Хорошо помню я эту цифру.

- Я учет веду строгий, для крепости все записываю, потому и порядок.

- Ты строгий бригадир, но справедливый. Уважают тебя люди.

- У меня в бригаде все равны. Работают без единой поблажки, никого не льгочу.

- А вот соседи – сандовцы. И фонды им выделяют большие, и условия для работы хорошие, а они и вполовину твоей выработки не делают.

- Бывал я у них, когда кран «Межколхозстроя» нам передавали. Знаю их работу. Они больше спорят, а бьют пятерней. А надо бить кулаком, дело вмиг поспеет. Это закон природы. Нужна крепкая рука, без нее не будет результата.

- Валерий Михайлович, ты много поработал для людей. Огонь-мужик. На сто дел один и поспеваешь.

- У меня бригада крепкая, каленая. По моему характеру подобрана. Приходит новый в бригаду, сразу на место ставлю, говорю: «Мастерство тебе в рот не свалится, трудиться много надо. В строительном деле нужно быть упрямым и настойчивым, тогда его сладишь. Головой думай, а не сидячим местом. Тогда и в кармане будет густо.

Прошел уже час, а первый секретарь, изредка делая пометки в блокноте, все спрашивал и спрашивал Валерия Михайловича, знатного строителя, умеющего так поставить дело, что и в период затяжных мучительных дождей выработка бригады не падала.

Много воды утекло с тех пор, но самшевские стены помнят тот разговор и ответ Валерия Михайловича на похвалу первого: «Мы строительством заняты и на земле работаем, правильно живем».

Через два года в эту избу доставили правительственную телеграмму, в ней сообщалось, что Валерий Михайлович награжден орденом Трудовой Славы первой степени. Теперь он стал полным кавалером. Заслуженная награда!

8. Память жива

Валерий Михайлович строил дома для людей. Он всю жизнь строил, потому что в нем играла деятельная сила, не хватало ему спокойствия и тихой деревенской жизни. Он был вдумчивый и серьезный строитель, знал жизнь глубоко и основательно.

Его дополняла жена Надежда Петровна, от которой исходила чистота души, доброта, порядочность.

Сыновья Михаил и Иван умеют делать все, чему их научили родители: строить дома, чинить машины, возделывать землю, разводить сады и печь коржики не хуже мамы.

В них проявились лучшие свойства калятинского характера. Скажу отдельно об Иване Валерьевиче, так как знаю его давно. От отца он усвоил важнейшую истину: превыше всего в человеке, в каждом уважающем себя человеке — его рабочее состояние. Это сознание труженика, каким может обладать в ровной степени и плотник, и механик, и всякий – на любом посту. Тут вопрос не в образовании, как таковом, а только в самом себе: в том, чтобы чувство рабочего достоинства стало органическим, незыблемым качеством твоего характера.

… На столе в горнице лежат тяжелые и внушительные альбомы. В них семейные фотографии, с возрастом они становятся все дороже, приобретают особую ценность. Черно-белое фото выглядит таким заманчивым и в то же время – близким. Рядом тикают часы, которые отсчитывают время жизни тех, кто здесь жил и кого здесь любили. Время нельзя остановить, но глубину его можно измерить только в родных стенах.

В этом доме жили Калятины и были счастливы. И это счастье продолжается. Иван и Михаил ухаживают за садом и огородом. Внуки Никита и Алексей, приезжая на лето, носятся по двору наперегонки с ветром. Отчий дом дарит им много радости.

ВАЛЕРИЙ СКВОРЦОВ,

журналист

Санкт-Петербург — Весьегонск

Добавить комментарий

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные и авторизованные пользователи. Комментарий появится после проверки администратором сайта.

1040